Неточные совпадения
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое
милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный
голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
Анализуя свое чувство и сравнивая его с прежними, она ясно видела, что не была бы влюблена в Комисарова, если б он не спас жизни Государя, не была бы влюблена в Ристич-Куджицкого, если бы не было Славянского вопроса, но что Каренина она любила за него самого, за его высокую непонятую душу, за
милый для нее тонкий звук его
голоса с его протяжными интонациями, за его усталый взгляд, за его характер и мягкие белые руки с напухшими жилами.
— Стой! Эй,
милой! Постой! — кричали два
голоса.
— Сюда, сюда! Маленькие! Много! — своим
милым грудным
голосом говорила она.
Все уже разошлись; одна свеча горит в гостиной; maman сказала, что она сама разбудит меня; это она присела на кресло, на котором я сплю, своей чудесной нежной ручкой провела по моим волосам, и над ухом моим звучит
милый знакомый
голос...
— Благодарю, — сказал Грэй, вздохнув, как развязанный. — Мне именно недоставало звуков вашего простого, умного
голоса. Это как холодная вода. Пантен, сообщите людям, что сегодня мы поднимаем якорь и переходим в устья Лилианы,
миль десять отсюда. Ее течение перебито сплошными мелями. Проникнуть в устье можно лишь с моря. Придите за картой. Лоцмана не брать. Пока все… Да, выгодный фрахт мне нужен как прошлогодний снег. Можете передать это маклеру. Я отправляюсь в город, где пробуду до вечера.
«Не зайдете,
милый барин?» — спросила одна из женщин довольно звонким и не совсем еще осипшим
голосом. Она была молода и даже не отвратительна — одна из всей группы.
Павел Петрович недолго присутствовал при беседе брата с управляющим, высоким и худым человеком с сладким чахоточным
голосом и плутовскими глазами, который на все замечания Николая Петровича отвечал: «Помилуйте-с, известное дело-с» — и старался представить мужиков пьяницами и ворами.
— Что это значит? — проговорил он взволнованным
голосом. — Евгений Васильич,
помилуйте, что это такое?
— Он очень
милый старик, даже либерал, но — глуп, — говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту глаз. — Он говорит: мы не торопимся, потому что хотим сделать все как можно лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут люди, которым можно дать
голос в делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей школы.
У нее была очень
милая манера говорить о «добрых» людях и «светлых» явлениях приглушенным
голосом; как будто она рассказывала о маленьких тайнах, за которыми скрыта единая, великая, и в ней — объяснения всех небольших тайн. Иногда он слышал в ее рассказах нечто совпадавшее с поэзией буден старичка Козлова. Но все это было несущественно и не мешало ему привыкать к женщине с быстротой, даже изумлявшей его.
— Вот как ты сердито, — сказала Марина веселым
голосом. — Такие ли метаморфозы бывают,
милый друг! Вот Лев Тихомиров усердно способствовал убийству папаши, а потом покаялся сынку, что — это по ошибке молодости сделано, и сынок золотую чернильницу подарил ему. Это мне Лидия рассказала.
— Полно,
милый Илья! Нехотя станешь жить, как живут около тебя. Будешь считать, хозяйничать, читать, слушать музыку. Как у ней теперь выработался
голос! Помнишь Casta diva?
— Нет, нет! — опровергал Обломов. —
Помилуйте, та барышня, про которую болтает Захар, огромного роста, говорит басом, а эта, портниха-то, чай, слышали, каким тоненьким
голосом говорит: у ней чудесный
голос. Пожалуйста, не думайте…
—
Помилуйте! это честнейшее сердце, благородная натура, но нервная, страстная, огненная и раздражительная! — защищали его два-три дружеские
голоса.
— Но
помилуйте, что вы делаете!! — говорил он, стараясь придать ужас
голосу.
—
Милый мой мальчик, да за что ты меня так любишь? — проговорил он, но уже совсем другим
голосом.
Голос его задрожал, и что-то зазвенело в нем совсем новое, точно и не он говорил.
— Но я замечаю, мой
милый, — послышалось вдруг что-то нервное и задушевное в его
голосе, до сердца проницающее, что ужасно редко бывало с ним, — я замечаю, что ты и сам слишком горячо говоришь об этом. Ты сказал сейчас, что ездишь к женщинам… мне, конечно, тебя расспрашивать как-то… на эту тему, как ты выразился… Но и «эта женщина» не состоит ли тоже в списке недавних друзей твоих?
В его
голосе сверкал
милый, дружественный, ласкающий смех… что-то вызывающее и
милое было в его словах, в его светлом лице, насколько я мог заметить ночью. Он был в удивительном возбуждении. Я весь засверкал поневоле.
Особенная эта служба состояла в том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными руками) того самого Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым
голосом не то петь, не то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе,
помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
— Здесь все друзья мои, все, кого я имею в мире,
милые друзья мои, — горячо начала она
голосом, в котором дрожали искренние страдальческие слезы, и сердце Алеши опять разом повернулось к ней.
— Тоже,
милый, тоже зван, зван и призван, — раздается над ним тихий
голос. — Зачем сюда схоронился, что не видать тебя… пойдем и ты к нам.
Да
помилуйте, — продолжал он, опять переменив
голос, словно оправдываясь и робея, — где же нашему брату изучать то, чего еще ни один умница в книгу не вписал!
—
Милый мой! я готова, поговорим! — послышалось из соседней комнаты.
Голос молодой женщины был глух, но тверд.
И пальцы Веры Павловны забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, — миг, и они побелели, как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся
голосом проговорила: «
Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
К нашему величайшему удивлению, он не только не пожаловался, но еще, взяв кого-то из нас за подбородок, стал фальшиво сладким
голосом расхваливать перед матерью «
милых деток», с которыми он живет в большой дружбе.
Старик должен был сам подойти к девочке и вывел ее за руку. Устюше было всего восемь лет. Это была прехорошенькая девочка с русыми волосами, голубыми глазками и пухлым розовым ротиком. Простое ситцевое розовое платьице делало ее такою
милою куколкой. У Тараса Семеныча сразу изменился весь вид, когда он заговорил с дочерью, — и лицо сделалось такое доброе, и
голос ласковый.
С необыкновенным достоинством, вполне соответствовавшим его осанистой наружности, тихим, любезным
голосом начал Афанасий Иванович один из своих «
милых рассказов».
— Здравствуйте, здравствуйте, мой
милый cousin! [Кузен (фр.).] — воскликнула она растянутым и почти слезливым
голосом, — как я рада вас видеть!
Вот и Кержацкий конец. Много изб стояло еще заколоченными. Груздев прошел мимо двора брательников Гущиных, миновал избу Никитича и не без волнения подошел к избушке мастерицы Таисьи. Он постучал в оконце и помолитвовался: «Господи Исусе Христе,
помилуй нас!» — «Аминь!» — ответил женский
голос из избушки. Груздев больше всего боялся, что не застанет мастерицы дома, и теперь облегченно вздохнул. Выглянув в окошко, Таисья узнала гостя и бросилась навстречу.
— Как не худо,
помилуйте, — отвечала в один
голос прислуга, — не знаем, у кого живем и кого слушаться.
— Дуся!
Милый, — ласково произнесла женщина воркующим, немного хриплым со сна
голосом, — а я тебя ждала, ждала и даже рассердилась. А потом заснула и всю ночь тебя во сне видела. Иди ко мне, моя цыпочка, моя ляленька! — Она притянула его к себе, грудь к груди.
— Да как же,
помилуйте! — продолжал Кергель с каким-то даже трепетом в
голосе.
— Что батюшка, друг мой
милый, — продолжал Петр Петрович плачевным
голосом, — нянюшка-то твоя умерла, застрелил, говорят, ее какой-то негодяй?
— Это, мой
милый друг, — начал он неторопливо, — есть неведомые
голоса нашей души, которые говорят в нас…
Он начал уговаривать ее нежнейшими именами и почти умоляющим
голосом: «Ну, лапушка; ну,
милая, полно, я свой, свой!» Лапушка как бы сжалилась над ним и, перестав лаять, сошла даже с дорожки.
—
Помилуйте, ваше высокоблагородие, — заговорили они все в один
голос, — и то уж мы с ними намаялись: тот раз по их делу таскали-таскали, теперь тоже требуют.
— Вот уж это и нехорошо, моя
милая, что вы так горячитесь, — произнес он несколько дрожащим
голосом от нетерпеливого наслаждения видеть поскорее эффект своей обиды, — вот уж это и нехорошо. Вам предлагают покровительство, а вы поднимаете носик… А того и не знаете, что должны быть мне благодарны; уже давно мог бы я посадить вас в смирительный дом, как отец развращаемого вами молодого человека, которого вы обирали, да ведь не сделал же этого… хе, хе, хе, хе!
— Да вы спросите, кто медали-то ему выхлопотал! — ведь я же! — Вы меня спросите, что эти медали-то стоят! Может, за каждою не один месяц, высуня язык, бегал… а он с грибками да с маслицем! Конечно, я за большим не гонюсь… Слава богу! сам от царя жалованье получаю… ну, частная работишка тоже есть… Сыт, одет… А все-таки, как подумаешь: этакой аспид, а на даровщину все норовит! Да еще и притесняет! Чуть позамешкаешься — уж он и тово…
голос подает: распорядись… Разве я слуга…
помилуйте!
—
Помилуйте! да мы! да никогда! да упаси боже! — слышались мне воображаемые
голоса соотечественниц и соотечественников, с готовностью и с чистым сердцем устремляющихся на"Страшный суд".
—
Милый мой мальчик, — говорила она, наклонясь надо мною — и в
голосе ее звучала встревоженная нежность, — как мог ты это сделать, как мог ты послушаться… ведь я люблю тебя… встань.
Она покраснела, опустилась на стул, замолчала. «
Милая ты моя,
милая!» — улыбаясь, думала мать. Софья тоже улыбнулась, а Николай, мягко глядя в лицо Саши, тихо засмеялся. Тогда девушка подняла голову, строго посмотрела на всех и, бледная, сверкнув глазами, сухо, с обидой в
голосе, сказала...
— Не хочу, спасибо,
милая! — ответила мать. Мужик подошел к матери и быстрым, надорванным
голосом заговорил...
А я, — густой
голос заколыхался теплыми, взволнованными нотами, — а я, ей-богу, мой
милый, люблю вас всех, как своих детей.
— Хорошо, ребята! — слышится довольный
голос корпусного командира. — А-а-а-а! — подхватывают солдаты высокими, счастливыми
голосами. Еще громче вырываются вперед звуки музыки. «О
милый! — с умилением думает Ромашов о генерале. — Умница!»
— Нехорошо-с, — начал командир рычащим басом, раздавшимся точно из глубины его живота, и сделал длинную паузу. — Стыдно-с! — продолжал он, повышая
голос. — Служите без году неделю, а начинаете хвостом крутить. Имею многие основания быть вами недовольным.
Помилуйте, что же это такое? Командир полка делает ему замечание, а он, несчастный прапорщик, фендрик, позволяет себе возражать какую-то ерундистику. Безобразие! — вдруг закричал полковник так оглушительно, что Ромашов вздрогнул. — Немысленно! Разврат!
Необозримые леса, по местам истребленные жестокими пожарами и пересекаемые быстрыми и многоводными лесными речками, тянутся по обеим сторонам дороги, скрывая в своих неприступных недрах тысячи зверей и птиц, оглашающих воздух самыми разнообразными
голосами; дорога, бегущая узеньким и прихотливым извивом среди обгорелых пней и старых деревьев, наклоняющих свои косматые ветви так низко, что они беспрестанно цепляются за экипаж, напоминает те старинные просеки, которые устроены как бы исключительно для насущных нужд лесников, а не для езды; пар, встающий от тучной, нетронутой земли, сообщает мягкую, нежную влажность воздуху, насыщенному смолистым запахом сосен и елей и
милыми, свежими благоуханиями многоразличных лесных злаков…
— А он такой
милый молодой человек! — продолжает Марья Ивановна спокойно, но таким
голосом, что княжна непременно должна расслышать хохот, затаившийся в груди этой «неблагонамеренной» дамы.
Был у меня знакомый… ну, самый, то есть,
милый человек… и образованный и с благородными чувствами… так он даже целый год ходил, чтоб только место станового получить, и все, знаете, один ответ (подражая
голосу и манере князя Чебылкина...
— Да, вот, к угоднику…
помиловал бы он его, наш батюшка! — отвечает старик прерывающимся
голосом, — никакого, то есть, даже изъяну в нем не нашли, в Матюше-то: тело-то, слышь, белое-разбелое, да крепко таково.